Таке

Джоэл Дэвид Хэмкинс запостил в твиттере список вопросов конечного экзамена по своему курсу философии математики и науки в Оксфорде. Список мне понравился (студентам надо было ответить на 5 вопросов из 8):

1. В общих чертах: в чём состоит метод «доказательств и опровержений», описанный Имре Лакатосом?
2. Опишите два конкретных утверждения, сделанных Г. Х. Харди в книге «Апология математика», с которыми можно обоснованно не согласиться, и приведите либо критику их, либо защиту.
3. Подвергните критике или защитите тезис: в «Плаче математика» Пол Локхарт выдвигает главным образом эмоциональные или преувеличенные претензии к практике преподавания математики, не предлагая при этом ясной альтернативы.
4. Подвергните критике или защитите тезис: Кун и Фейерабенд в целом согласны в том, что основные продвижения научного знания происходят в бурные периоды научных революций.
5. Подвергните критике или защитите тезис: в «Характере физических законов» Фейнман излагает единую философию науки.
6. Точно объясните, что значит утверждение, что проблема остановки (halting problem) вычислимо неразрешима, и набросайте доказательство этого утверждения.
7. Подробно опишите, в чём состоит проблема P против NP, и обсудите её значимость.
8. Почему, по мнению Скотта Ааронсона, вычислительная сложность важна для философии?

Неплохо бы перечитать Лакатоса, которого я совсем забыл, и прочитать Фейерабенда. А так наверное смог бы чего-то написать по этим вопросам (хоть и вспоминается сцена из Довлатова про тему лишнего человека у Пушкина, конечно).

Тэффи о К.И.Чуковском (прочитал в ФБ Александра Милованова):


"В скором времени после этого возвращалась я как-то к себе домой и говорит мне горничная, что какой-то господин давно уже дожидается меня и заявил, что пока не дождется - не уйдет. Я никого не приглашала и немного удивилась.

Вхожу в гостиную - никого нет.

Иду дальше. Вхожу в кабинет. И вижу нечто удивительное: сидит за моим письменным столом длинный, черный, носатый, всем известный и поныне у большевиков здравствующие критик и, выдвинув ящики, вывалив из них бумаги, что-то по-видимому, отбирает, потому что с правой стороны аккуратно сложил какие-то письма.

Картина дикая. Не то взломщик, не то обыск делает.

Я так за него сконфузилась, что первым движением было спрятаться за портьеру. Но не успела я двинуться, как он, на мгновение оторвавшись от чтения какого-то письма, быстро скользнул по мне глазами и деловито сказал:

- Подождите минуточку.

Выходило так, что я влезла не вовремя и мешаю человеку дело делать.

- Очень интересно! - продолжал он. - Вы мне это письмо непременно должны подарить. Очень интересно. Оно мне пригодится. Я никак не ожидал, что он может так писать. Ну на что оно вам? Все равно потеряете.

- А что это за письмо? - робко полюбопытствовала я.

- От Кони, - отвечал он, складывая бумагу и запихивая ее в свою записную книжку.

"Нужно ему сказать, что это безобразие, хулиганство... Залез в чужой стол..." - думала я, но никак не могла начать. Он действовал так спокойно и уверенно, что мне начинало казаться, что, может быть, это так и полагается. Уж очень все это было невероятно: и то, что в стол залез, и то, что ничуть не смущен. Словом, я, что называется, оторопела. А он, должно быть, действительно считал свой поступок вполне естественным.

- Слушайте, - сказал он, подымаясь. - Чай пить мне у вас некогда (точно я предлагала!), а пришел я к вам по просьбе Репина. Он просил непременно как можно скорее привезти вас к нему в Куоккалу. Хочет писать ваш портрет. Сегодня уж поздно, а завтра я заеду утром. Будьте готовы. Ну, до свиданья. Спасибо за письмо.

Согнулся жгутом, поцеловал мне руку, и вышел. Я долго сидела за столом, пожимала плечами, смеялась, негодовала, проверяла, какие именно письма побывали у него в руках, злилась, снова смеялась - словом, переживаний хватило на весь вечер."